оридж, оридж, оридж

[mrshoggoth]

Мне надоело засыпать после каждого третьего написанного предложения, так что я выкладываю как есть, и оно тбк, но когда-нибудь в следующей истории.
Итак. Это оридж. Это сюрр. Кролики из Годвилля, рельсы из Приста.

читать? здесь нет слеша - явного, нет ебли - совсем, нет логики - почти. здесь даже нет кровищи и массовых смертей. А по отношению к реальному миру - глубокое ау

Каждый день они гнались за уползающим солнцем. Двигались в ту сторону, где оно исчезало по вечерам, но никак не могли добраться. Может быть, оно тоже перемещалось.
Каждый вечер Эван разбирал рельсы, по которым катился их дом, а утром собирал заново, прокладывая новый путь. Потом он включал двигатель и они ехали, ехали, ехали - до тех пор, пока рельсы не заканчивались. Тогда Эван возвращался назад, снова разбирал рельсы. Переносил их вперед, и все начиналось заново. Дом ехал, Эван перекладывал рельсы, солнце сбегало.
А Берче занимался всем остальным.

Он ловил маленьких жареных кроликов, здесь они были совсем непугаными, так что можно было брать их хоть горстями - по горсти на кролика - если бы только они помещались Берче в ладонь. Но Вы же знаете, кролики гораздо больше ладони, так что Берче приносил с собой мешок, а иногда и два - когда хотел наловить впрок.

В доме у Берче была кухня, где он разрезал еще брыкающихся и пищащих кроликов на тонкие полосы и сворачивал в рулетики, щедро смазанные горчицей внутри. Эти кролично-горчичные рулеты он украшал зеленью и складывал в корзинку, чтобы в обед отнести Эвану.
Эвану нравилась горчица.

Помимо того, что Берче занимался всем - он еще и устраивал стирки. Не слишком часто, но, в целом, всегда вовремя. Он собирал грязную одежду и складывал в одну стиральную машинку. А потом собирал постельное белье и складывал в другую стиральную машинку. Затем включал обе машинки, и они гудели и тряслись несколько часов, прежде чем вещи становились чистыми. И тут наступало время сушки.
Берче забирался на крышу по приставной лестнице с балкончика на втором этаже. Там он натягивал веревку между двумя флюгерами - и тот и другой были петухами - и развешивал одежду и белье, цепляя разноцветными прищепками, чтобы не сдувало ветром.

С крыши он любовался на окружающую пустыню, на сеточку трещин в земле, на чахлые кусты и поселения жареных кроликов. И на Эвана.

Когда Эван работал, его лицо делалось словно светлее, чище. Глаза становились ярче, пронзительней. И сам он казался как будто бы выше, больше. Он походил на один из тех столбов, про которые говорят, что они поддерживают небо - могучий и величественный, каким и должен выглядеть человек, занятый Своим Делом.
Берче бы все дни проводил, глядя на Эвана, но у него были свои обязанности.

Берче занимался всем. Протирал пыль и сочинял песни. Рисовал трапеции и препарировал котов. Выращивал деревья в горшочках и запускал воздушных змеев. Только одно заставляло его грустить - одиночество. Эван возвращался поздно вечером и часто усталость мешала ему уделять Берче достаточно времени. Он и сам переживал из-за этого, но что поделать - дом должен двигаться вперед, а Эван должен разбирать и собирать рельсы.

Однажды Берче попытался приручить жареного кролика, но тот вскоре умер - кролики вообще не живут долго. А Берче сидел, смотрел на остывающее тело и думал, что никогда больше не будет заводить животных. Чтобы никогда больше не увидеть, как тот же самый комочек радости, который доверчиво утыкался теплым носом в твою ладонь, который благодарно облизывал твои пальцы, лежит неподвижно, становясь все более и более мертвым.

Берче не скучал, что Вы. Совсем нет. Просто ему не хватало общества. Кого-нибудь, кто бы слушал, смотрел, кого-нибудь достаточно теплого и понимающего, чуть более теплого и понимающего, чем флюгерный петух на крыше. Оба флюгерных петуха.
Эвану было проще - он был человеком дела, поглощенным делом человеком, отданным, отдавшимся делу до последней своей мысли, до самого донышка. А Берче был человеком общества, но вот общества-то как раз у него и не было, отчего ему с каждым днем становилось все более и более грустно.

Берче чах, как чахли все эти желтые кустики в пустыне, по которой они ехали. Вот только кустики были приспособлены к тому, чтобы чахнуть, это был их образ жизни, для этого они были созданы и именно так существовали. Для Берче же чахнуть было смертью, к ней бы однажды все и пришло, если бы не одна случайность.

Известно, что в пустыне живут не только жареные кролики. Она населена разными животными, среди которых встречаются даже мухи. И люди. И те и другие встречаются очень и очень редко, и, как правило, неподалеку друг от друга.
Так что когда однажды вечером Эван приносит с собой человека, Берче, конечно, удивлен, но знает, что ничего совсем уж невероятного не происходит.
- Вот, - Эван тяжело дышит, сгружая свою ношу с плеча. - Ты, вроде, хотел что-то подобное.
Человек, едва касаясь пола, отползает к стене и съеживается там. Берче заворожено кивает.
- Это ты... мне?
- Тебе, тебе, - добродушно отвечает Эван. - Чтоб не скучал тут.
Берче улыбается, порывисто обнимает его и снова поворачивается к человеку.
Тот смотрит испуганно и недоверчиво. Может быть, ему было неудобно пока Эван его нес? А может быть, дело в том, что люди вообще друг другу не доверяют. Тут с ними еще сложнее, чем с пустынными кроликами.
Эван смотрит на человека, смотрит на Берче и качает головой.
- Ну, - говорит он. - Еда-то на кухне поди?
Берче спохватывается и кидается к двери, но Эван его останавливает. В его глазах - глубина и понимание. На его губах - улыбка.
- Я сам, - произносит он. - Устрой пока этого.
Эван кивает на человека, а тот только еще больше съеживается, сворачивается в клубок и начинает дрожать.

- Ну что ты, - говорит Берче. - Тихо.
Но человек не слушает. А когда Берче делает к нему шаг, всего лишь один шаг, странный человек начинает всхлипывать. Хныкать. Плакать. По его щекам текут слезы, вытекают из красных воспаленных глаз.
И тогда Берче понимает то, что должен был понять еще в самом начале. Этот человек - ребенок.

Человеку достается отдельная комнатка. Маленькая - но так пока и лучше. Берче оставляет его там одного на весь вечер, давая привыкнуть, давая успокоиться. Человек почти все время сидит в углу. Человек почти все время плачет.

Утром Берче просыпается счастливым. Сперва он даже не понимает причины своего счастья, он просто чувствует. Счастье греет его, почти как солнце, только изнутри, а не снаружи. И эти несколько секунд беспричинного, необъяснимого, еще даже не вполне осознаваемого счастья - но так хорошо ощущаемого - они будят Берче лучше всяких будильников, лучше любых петухов и колокольчиков. А потом он вспоминает о причине - у него же теперь есть человек. Берче глубоко вздыхает, прижимая руки к груди. Его сердце бьется часто, его дыхание неровно. Берче счастлив. Предвкушение сворачивается мягким лисьим хвостом вокруг его тела. Покалывает нетерпеливо гладкими шерстинками.
Берче встает.

Человек спит на полу, прислонившись к стене.
- Глупый, - шепчет Берче, поднимая его на руки и перенося на кровать. - Глупыш.
Тот только что-то невнятно бормочет, но не просыпается. Переволновался и совсем устал. Берче чувствует умиление - такое острое, тонкое и пронизывающее.
Он выходит из комнаты, вспоминая, чем нужно кормить детей.
"Молоко должно подойти", - думает Берче и идет в сторону хлева, где живет их единственная карликовая корова. Мэгги. Теперь у нее будет больше работы. Маленькие изменения? Большие изменения?
Огромные изменения.

Однако дом все еще едет. Эван по-прежнему перекладывает рельсы. Солнце, как всегда, сбегает.
А Берче.
Берче занимается всем остальным.