Hirudo

[mrshoggoth]

Название: Hirudo
Автор: Juiko
Бета: Zantsu
Фандом: ориджинал
Жанр: стимпанк, слеш
Рейтинг: PG-13
Размер: миди
Статус: закончен

читаем

Двадцать седьмого апреля 189… года я, Уильям Баттерстоун, неожиданно для себя, оказался свидетелем события, которое обещало в очередной раз перевернуть мир с ног на голову и изменить жизнь множества граждан Лондона, а впоследствии и всей Британии. И даже, вполне возможно, всего мира.
Конференция, на которую я попал, должна была оказаться любопытнейшим зрелищем. Во-первых, она проводилась в здании Лондонского университета, но в то же время только частично напоминала научное мероприятие. Что-то в ней определенно было от светского приема. Но это и неудивительно, все-таки она была посвящена новому открытию Невилла Анлокера. Оно уже наделало немало шума в научном мире и дело дошло даже до того, что сейчас решался вопрос массового производства новой машины, которая была не слишком поэтично названа автором «пароконь». Собственно, данный прием-конференция затевался в качестве генеральной репетиции перед представлением изобретения королеве, после которого она уже окончательно объявит решение – выпускать пароконей на улицы Лондона, или нет. Конечно, от слов королевы не так уж много зависит, так что сегодняшняя конференция гораздо важнее, именно на ней все должно решиться. Разумеется, на таком ответственном мероприятии присутствовало множество придворных, а также королевские специалисты, которые должны были одобрить, или же наоборот, забраковать чудо-машину. И одновременно, поскольку мистер Анлокер являлся профессором Лондонского университета, можно было увидеть множество студентов, особенно с Технологического факультета, которые, как известно, родовитостью не отличаются.
Я немного побродил по залу, разглядывая разношерстную публику. Дворяне, к числу которых относился и я, выглядели традиционно безупречно, и презрительно косились на небрежно одетых, порой даже в грязном или заштопанном платье, студентов технологического факультета. Те же, в свою очередь, не скрываясь разглядывали дворян, и то и дело можно было услышать что-нибудь о «расфранченных скотах» или «надменных выродках». Но исключительно шепотом и между особенно бедно одетыми студентами. Большинство же было настроено сравнительно миролюбиво, или, по крайней мере, казались таковыми. Поразительно, как проявляется практически насекомая мимикрия в человеческом обществе. Возьмите простейший пример: всем известно, что пауки – злейшие враги муравьев (здесь налицо классовая вражда), однако паук синемозина муравьевидная (да-да, я тоже смеялся, когда услышал это название от приятеля) так похож на муравья, что, лишь внимательно приглядевшись, удается распознать мимикрию. Стоит ли приглядываться к студентам?
Собственно представление нового изобретения должно было начаться довольно скоро, так что я предпочел поторопиться, пробираясь к выделенному для меня месту в первых рядах. Несмотря на то, что мой отец, Даниэль Баттерстоун, был всего лишь лордом (в самом деле, какая мелочь), он был вхож в самое высшее общество, потому как являлся счастливым обладателем немереного количества денег. Наша семья, начиная еще с деда, традиционно вкладывала деньги во все, что было связано с железной дорогой. На данный момент мы получали инвестиции от проекта, занимавшегося разработками улучшенного парового двигателя. Теперь, когда все паровозы были оснащены по новой схеме, наша прибыль была просто сказочной. Кроме того, отец не терял времени зря и потихоньку вкладывал деньги в различные научные разработки. Не всегда удачно, но все же нельзя было отрицать, что у него просто невероятная интуиция – большинство проектов обещали быть довольно прибыльными. И присутствие нашей семьи на сегодняшнем мероприятии довольно много значило, обостряя и без того напряженную обстановку.
Я осторожно уселся в кресло рядом со своим братом. Мне еще повезло с соседями – это были мои родственники, Рональд и Герберт. Но не всем сопутствовала такая удача. Отец должен был испытывать сомнительное удовольствие от соседства с герцогом Найджелом Прайдхолдом. Радость общения была тому практически недоступна, не то из-за презрения к менее родовитому соседу, не то по причине его нечеловеческой природы. Каковы бы ни были причины, он никогда не жаловал отца, и уж тем более нас. Помнится, матушка ужасно на этот счет расстраивалась, как же – герцог Науджел обладает таким влиянием при дворе! Она изо всех сил пыталась ему угодить, когда мы с ним встречались на приемах, и, должен заметить, я бы на месте отца не стал терпеть подобное поведение. Однако он уже давно равнодушен ко всем выходкам матери, даже не считает нужным их комментировать. К тому же герцог тоже не был впечатлен и предпочитал ее просто не замечать, впрочем, как это привык делать и отец. Несчастная матушка после этого совсем отчаялась и, распрощавшись с былыми временами, переключила свое внимание на простых лордов.
Наконец, на импровизированную сцену вышел высокий мужчина, кажется сам Невилл Анлокер. Я видел его только в университетских коридорах пару раз и то мельком, поэтому не мог сказать уверенно. Он подошел к кафедре темного дерева и позвонил в колокол, прикрепленный к ней сбоку, призывая аудиторию к тишине. Я в последний раз огляделся по сторонам. Возле самой сцены сидела в креслах знать и профессора университета, за их спинами был невысокий барьер, отделяющий особых гостей от толпы простых студентов, которым сиденья были не положены. Да и в самом деле, на такое количество народу стульев не хватит, да и не к чему это – стоя людей больше помещается. Так что с комфортом устроились только самые почетные гости. Мистер Анлокер дождался, пока установится хотя бы относительная тишина, и наконец, заговорил:
- Уважаемые господа, мое имя, как вы должно быть уже догадались, Невилл Анлокер, и сегодня мы с вами собрались, чтобы поговорить о моем новом изобретении, которое известно как пароконь.
Толпа студентов отреагировала на приветствие дружным радостным гулом. Мистер Анлокер мягко улыбнулся и немного подождав, продолжил:
- На самом деле, не такое уж оно новое и уже успело наделать шуму в мире науки, но сегодня пришло так много людей, чтобы, наконец, увидеть его воочию. Однако, приступим.
Мистер Анлокер подошел к ширме, которая располагалась в центре сцены и, по-видимому, до поры скрывала пароконя от любопытных глаз. Остановился и, подождав ассистента, убрал ее в сторону. В зале снова поднялся шум, все возбужденно переговаривались, разглядывая чудо-машину. Однако моим вниманием завладел вовсе не загадочный механизм, а не менее загадочный ассистент изобретателя. Молодой, слишком молодой, скорее всего он взрослее, чем кажется, но и в таком случае, ему едва ли больше восемнадцати, невысокого роста и такого хрупкого сложения, что на фоне мистера Анлокера казался существом какой-то другой расы. Его черные спутанные волосы практически скрывали бледное лицо, которое показалось мне смутно знакомым. Встречались в университете? Не знаю, чем он меня так зацепил, однако только как следует его рассмотрев, я обратил внимание на пароконя. Надо признать, механизм выглядел довольно впечатляюще. Металлическая конструкция весьма условно напоминала лошадь. К основному корпусу, выполненному из металла, крепились четыре паучьи ноги тоже, разумеется, из металла, которые сейчас находились в состоянии покоя, но я слегка поежился при мысли о том, как они должны выглядеть в движении. А они должны были выглядеть весьма и весьма внушительно, потому как если верить словам мистера Анлокера, это устройство способно развивать скорость, сравнимую со скоростью скаковой лошади. Лично мне это казалось маловероятным, но, с другой стороны, в паровоз и железную дорогу люди верили еще меньше, однако же, сегодня мы можем с уверенностью утверждать, что это одно из замечательнейших изобретений нашего времени. Размером металлический «конь» несколько уступал среднестатистической лошади, но все же внушал уважение. Разумеется, все горели желанием посмотреть параконя в действии, но этому чаянию пока было не суждено сбыться – окончательные испытания были проведены королевскими техниками еще вчера. А раз сегодняшняя конференция все-таки состоялась, значит, машина работает исправно.
Разглядывать параконя дальше мне было неинтересно, я совершенно не разбираюсь во всех этих паровых двигателях, конденсаторах и предохранительных клапанах, поэтому я начал разглядывать окружающих. Отец сосредоточенно хмурился, глядя на сцену, очевидно, он уже строил какие-то планы и подсчитывал возможную прибыль. Сэр Найджел был традиционно надменен и молчалив. Что касается моих дорогих братцев, Рональд еще пытался как-то подражать отцу и раздумывать о тратах и доходах, но Герберт откровенно скучал и едва ли не зевал. Только в качестве развлечения он выбрал не окружающих, а наблюдение за все тем же хрупким ассистентом, который привлек и мое внимание. Боже мой, ну разве можно так откровенно поедать кого-то глазами на публике? У моего братишки отвратительные манеры.
Не удержавшись, тоже начинаю следить за парнем. Ну до чего забавен! Стоит рядом с разглагольствующим мистером Анлокером и хмуро, из-за нависающих на лицо волос, разглядывает зал, кривя губы в почти пренебрежительной ухмылке. Словно он вынужден стоять перед толпой пауков и изображать вежливость, тогда как на самом деле они ему глубоко противны. Хм, не любит аристократов или просто устал? Может и устал, но не в этом дело. Да и не в ненависти к знати тоже. Тут, по всей видимости, что-то другое. Возможно, именно такой взгляд был у господина Ницше, когда он видел тех, кого называл «маленькими людьми». Ну да, пожалуй, что-то менее мерзкое, чем пауки, но еще ощутимо не дотягивающее до уровня настоящих людей. Что ж, в некотором роде я его понимаю. Люди, за редким исключением, бессмысленное стадо. Даже аристократы, как мне ни печально это признавать. Впрочем, о чем это я? Я ведь и сам избалованный богатый бездельник, прожигающий свою жизнь. Но нет, я не буду молчать, я могу позволить себе говорить, пусть и не вслух. Я могу обличать знать, так сказать, изнутри. И то, что это буду делать я, изнеженный младший ребенок в семье, потехи ради поступивший на философский факультет, придаст моим словам особенную пряность. Но все это чепуха, уж кого, а обличителей было полно во все времена. Сколькие из них порицали безнравственность, отсутствие морали, власть сильных и богатых и угнетение слабых и бедных. И что мы видим? До сих пор совершаются убийства, продают и покупают душу и тело, властвуют сильные и богатые, а бедные и слабые страдают и гибнут тысячами. Есть ли толк от того, что кто-то кричит о добре и захлебывается слезами, глядя на бедствия?
После окончания презентации я решил ненадолго задержаться и посмотреть, что придумали студенты, чтобы поздравить профессора Анлокера. Герберт тоже решил остаться, а Рональд одарил нас презрительным взглядом и гордо прошествовал к выходу. Отец немного понаблюдал за удаляющейся спиной старшего сына, потом повернулся к нам и с улыбкой пожелал как следует повеселиться.
Веселье и в самом деле предполагалось. Невилл Анлокер – кумир молодежи. Популярность его, среди студентов технологического факультета и без того бывшая на высоте, теперь, казалось, вовсе не знала границ. Признаться, я и сам весьма рад был успеху изобретателя, а что уж говорить о тех, кто с ним знаком. Разумеется, удачу на конференции решили отпраздновать. Разумеется, позвали мистера Анлокера. И, что неожиданно, он согласился. Осмотревшись по сторонам, я отметил, что молодой ассистент тоже идет и испытал некоторого рода удовлетворение.

Празднество проходило в заведении Форрестера. Это было, как выразился один из студентов, «питейное заведение бордельного типа». Очень меня позабавило выражение лица Герберта при этом высказывании. Больно уж он был поражен и даже растерян. Ну конечно, братец привык к великосветским пьянкам, если можно так выразиться, и к элитным борделям. Что касается меня, злачные местечки Лондона не были для меня такой уж неисследованной землей. В конце концов, недаром ходят сплетни о любви высокородных лордов к разного рода притонам. К примеру, я в подобных заведениях бывал вместе с наследником графа Чертбери, который оказался большим любителем переодеться в одежду попроще и поискать развлечений на Улицах Лондона. Я, по крайней мере, не увлекаюсь азартными играми.
Конечно, здесь было грязно. Грязно и холодно, но чего еще ожидать от ночных Улиц Лондона. Сдвигать столы вплотную мы не стали, это ничего бы не дало - нас слишком много. Да и бесполезно пытаться изображать одну большую компанию, когда большинство даже не знакомы друг с другом. Впрочем, это ненадолго. Скоро, скоро все напьются и станут братьями. Грязными братцами-свинками станут все. И я вместе с ними. И, кажется, я уже маленькая свинка и жду, жду, жду того, кто станет моим братцем на сегодняшний вечер.
Герберт немного ошарашено косится на раскрашенных девиц, неожиданно соткавшихся из сигаретного дыма и зловония кабака-борделя. Немного более ошарашено косится на меня, бодро заливающего в себя дешевый виски. Ах, неблагородный напиток! Какой удар по его изысканному вкусу! Но гораздо, гораздо более ошарашено он косится на ассистента мистера Анлокера, неведомо как оказавшегося за одним столом с нами. А я… а я не кошусь, я практически не свожу с него взгляда. Здесь не слишком светло, масляные лампы коптят, накурено и я к тому же пью уже не первый стакан виски, так что при всем желании не могу как следует его разглядеть. И, тем не менее, пытаюсь. Но вижу только размытое пятно черных волос, размытое пятно бледного лица и почему-то очень четкие пуговицы на рубашке. Костяные пуговицы на какой-то темно-серой рубашке, чудесным образом гармонирующей с жилетом более светлого оттенка.
Не выдерживаю и встаю из-за стола. Стоит пойти подышать воздухом. Но эта идея мгновенно рассеивается и теряется где-то среди клубов дыма, потому что вслед за мной встает предмет моих душевных мук. Мук ли? Он пристально смотрит мне прямо в глаза. Его лицо невыразительно. Его взгляд невыразителен. Но пуговицы на его рубашке почему-то наталкивают мой опьяненный мозг на какую-то смутную мысль. Я предпочитаю не разбираться, какую именно, а просто киваю ему и иду в направлении коридорчика, ведущего к комнатам для желающих уединенных развлечений. Не знаю, почему я иду туда, не знаю зачем, не знаю, откуда такая идея пришла в мою голову. Просто эти костяные пуговицы выглядят как-то неправильно.
Забираюсь в полумрак коридорчика и жду. Жду недолго. Его шагов не слышно из-за воплей, хохота и повизгиваний пьяных студентов и продажных женщин, но я знаю, что ступает он тихо, почти неслышно. Откуда я знаю? Да какая, к черту разница, может быть, он на самом деле оглушительно топает, но мне просто хочется думать, что это не так. Мне приятно так думать. Я снова пытаюсь разглядеть его лицо. Ну хоть глаза? Но для этого слишком мало света, слишком много виски, да и вообще, какое мне дело до его глаз?
И тут я неожиданно осознаю, что мы стоим в темном коридорчике и молчим. Осознаю и начинаю смеяться.
- Что ты думаешь о приличиях? – интересуюсь я, когда, наконец, могу говорить, - мое имя Уильям Баттерстоун.
- Джонатан Блэкдамп. Полагаю, иногда они могут быть полезны.
- Однозначно. Но как ты смотришь на предложение забыть о них на сегодняшний вечер? – я подхожу к нему практически вплотную, все-таки делая еще одну попытку разглядеть выражение его лица.
Тогда он медленно и как-то неуловимо порочно улыбается, и шепчет, скользя ладонью по моей руке:
- Пошли?
Вот так. Ну, я по крайней мере спросил его имя, что на самом деле было не так уж необходимо, но довольно приятно. Или полезно? Или… Черт, я уже совсем не соображаю. Какой кошмар.
А тем временем Джонатан лукаво, да-да именно лукаво, не надо думать, что я преувеличиваю, заглядывает мне в лицо, и тянет в сторону комнат. С трудом переставляю ноги, все кажется окутанным каким-то упругим туманом. Ну и что это со мной? Кажется, мне предстоит опозориться, ну да и черт с ним со всем. Неожиданно осознаю, что мы уже пришли в комнату. Все-таки по меркам этого района Улиц это роскошное заведение. Здесь даже есть центральное паровое отопление, так что беспокоиться о камине не надо. Только немного холодного ночного воздуха просачивается сквозь заколоченные окна, а в остальном, все просто великолепно.
Пламя газового рожка демонически поблескивает в глазах Джонатана, но я все еще не могу различить их цвет. Зря, зря я столько пил. И почему меня это так волнует? Кстати, мне кажется, или они действительно немного светятся? Как же здорово, что я столько выпил. Вини во всем виски, и твоя совесть останется довольна. И твой рассудок будет в относительном порядке.
Джонатан… может быть, стоит как-то сократить его имя? К черту. Так вот, Джонатан явно не собирается терпеть мою заторможенность. Кстати, с ним тоже, кажется, что-то не то. Его взгляд какой-то… лихорадочный, наверное. Так ведь обычно выражаются в подобных случаях? Нет, скажем прямо – бешеный. Впрочем, какая разница. Его немного сумасшедший вид ничуть не портит общую картину. К тому же я много выпил.
Внезапно он прихватывает зубами мою губу и легонько тянет. Будем целоваться? Не ожидал. Наклоняюсь к нему, но он как-то изворачивается и, отступив на пару шагов, начинает медленно, в другой ситуации я бы сказал «мучительно медленно», раздеваться. Сейчас же меня все устраивает. В заторможенности есть свои положительные стороны. Его пальцы зачем-то поправляют воротничок рубашки, перед тем как начать расстегивать пуговицы. О, пуговицы! Они решительно великолепны. Они мягко выскальзывают из петель, подчиняясь его тонким белым пальцам. Чудесно. Может быть, мне попросить парочку себе на память. Забавно будет выглядеть такая просьба.
В то же время смотрю в его глаза, жадно и немного безумно глядящие на меня; на его кривящиеся в развратной усмешке губы; на его хрупкие пальцы, тщательно справляющиеся с одеждой. Я не хочу упустить ни одно его движение. Я хочу впитать его в себя, впитать полностью, впитать без остатка. Что это со мной? Хотя ладно, впитать – так впитать. Боги, боги, какой у него взгляд…Вы знаете, как выглядят пиявки, я хочу сказать, медицинские пиявки? Я не так много их видел, но приходилось. Преотвратнейшие существа. Так вот, каждый раз, рассматривая их, я с чувством какого-то болезненного удовольствия представлял, как маленькие пасти впиваются в мою кожу. В глубине ротовой полости у пиявки располагаются три белых тельца в форме полулинзы. Собственно, это челюстной аппарат пиявки, как вы догадались. Но слушайте, что самое замечательное, каждая из челюстей несет на себе от восьмидесяти до девяноста мелких зубчиков. Таких мелких и таких острых, чтобы было удобно побыстрее добираться до вкусной крови. И сейчас я смотрю в глаза Джонатана, и вижу сотни маленьких острых зубчиков, отчаянно желающих вцепиться в меня. Это ужасно. И так обворожительно. Его взгляд вгрызается в мою кожу, в мою душу. Он ласкает ее, режет и немного целует. Великолепно.
Когда он снимает рубашку и аккуратно вешает на спинку стула, я испытываю некоторое разочарование. Пуговицы закончились. Впрочем, я практически сразу же о них забываю – Джонатан как раз принимается за брюки. Сотни маленьких зубчиков настойчиво вцепились в меня и никак не желают отпускать. Они так настойчивы, что я даже, наконец, справляюсь со своим оцепенением, жадно и как-то бестолково набрасываюсь на него. Но Джонатан только улыбается, а в глазах маленькие пиявочные зубчики маняще поблескивают в свете газового рожка.
Я студент-бездельник, младший сын богатого лорда, я всегда мог позволить себе многое. И женщины, и мужчины искали моего внимания. Богатство, роскошь влекли их, это что-то наподобие инстинкта. Они были рады всячески ублажать меня, выполнять мои капризы, потакать мне и даже унижаться, если мне вдруг приходила в голову такая фантазия. Но на сей раз меня ожидало нечто непривычное. Джонатан не пытался делать ничего из вышеприведенного списка. Нет-нет. Он оказался значительно хитрее всех этих женщин и мужчин. Он тщательно выбрал самое теплое местечко, чтобы туда присосаться и выпить максимальное количество крови. Он отдавался мне весь, до дна, без остатка. Отдавался с небрежной ухмылкой и сумасшедшими глазами. Он делал это так охотно, так беспечно и безоглядно, что я не мог, просто не мог устоять. Вот оно, мое самое теплое местечко, которое готово отдать столько крови, сколько по силам проглотить этому гирудо *. Мне было страшно дышать: с каждый вдохом я получал частичку его, он заполнил мои легкие, мои руки, мою голову. Он впитался под кожу, во рту я чувствовал его привкус. Он был разлит в воздухе, он пульсировал в моих венах. Его было много, слишком много. А я хотел еще, я хотел раствориться в его запахе, потеряться в его дыхании, заблудиться в его глазах. Жадность, ненасытная жажда маленьких зубчиков из его глаз передалась моему сердцу. Мне хотелось вцепиться в него и не отпускать, и пить, пить, пить его кровь, вкушать его плоть, поглощать его существо без остатка. А Джонатан бережно снимал с меня рубашку, пока я пытался справиться с брюками. Мои руки не дрожали, они не были потными, но они двигались словно не по своей воле. А Джонатан серьезно смотрел на меня и шептал что-то успокаивающее, что делало все только хуже. Тогда он улыбнулся и стал тихо, с паузами цитировать что-то смутно знакомое:
- Горе! Приближается время, когда человек не пустит более стрелы тоски своей выше человека и тетива лука его разучится дрожать!
Он укладывается на спину и тянет меня не себя, продолжая практически шептать:
- Я говорю вам: нужно носить в себе еще хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду. Я говорю вам: в вас есть еще хаос.
Он мягко ведет ногтями по моей спине, а я сквозь какой-то блеклый дым в голове, узнаю эти слова. Ницше. Несчастный философ, потрясший всю Европу своей болью и своим безумием.
- Горе! Приближается время, когда человек не родит больше звезды, - прерывисто шепчет Джонатан, выгибаясь под моими руками.
- Горе! Приближается время самого презренного человека, который уже не может презирать самого себя, - продолжаю я, целуя его шею.
- Смотрите! Я показываю вам последнего человека, - еле выговаривает он между стонами.
- А дальше? – спрашиваю я.
- Я не помню, - улыбается он.
- Что такое любовь? Что такое творение? Устремление? Что такое звезда – так вопрошает последний человек и моргает.
Я говорю это, и понимаю, что снова контролирую свои руки. Я говорю это, и понимаю, что глаза Джонатана прикрыты, а ноготки царапают простынь, извлекая чудный скребущий звук. Ницше больше не нужен, но я не могу остановиться:
- Земля стала маленькой, и по ней прыгает последний человек, делающий все маленьким. Его род неистребим, как земляная блоха; Последний человек живет дольше всех.
Я с трудом выговариваю слова, а Джонатан может только стонать, скребя ноготками по простыни. Я смотрю на его запрокинутую голову, на его приоткрытый рот, на слезы в уголках его глаз и что-то жалобно дрожит у меня в душе от беспомощности, сквозящей в каждой детали. От того, как смешно задралась его губка и теперь отчетливо видны ровные зубы, от того, каким беззащитным кажется его лицо, не завешенное черными волосами, от того, как он выгнул спинку, прижимаясь ко мне еще ближе. Я глажу его нежную кожу, я любуюсь его хрупким телом, и что-то шепчу, шепчу, шепчу, не останавливаясь. Что-то бессвязное, но это и не важно, ведь сейчас он не понимает слов, как не понимаю их и я. А он уже не стонет, но как-то надрывно всхлипывает, и это именно то, чего мне не хватало всю жизнь. Наконец, я чувствую, что насытился им, растворился в его запахе, потерялся в его дыхании и заблудился в его глазах. Когда я понимаю это, какой-то липкий туман как будто выливается на мою голову, лишая остатков воли. А когда он исчезает, я чувствую только теплое трепещущее тело Джонатана, вижу его широко распахнутые безумные глаза и прижимаю его к себе. Крепко. Так крепко, что не надо никаких веревок, не надо никаких цепей, потому как ничто сейчас не способно отнять его у меня. Так закончилось двадцать седьмое апреля 189... года.

Когда я встретил его на следующий день в университетском коридоре, он посмотрел сквозь меня бессмысленным взглядом светло-карих глаз. А пиявка, поселившаяся во мне, удовлетворенно оскалила свои зубки. Она была сыта.

* hirudo – с лат. пиявка