Сны о чем-то большем. Эпизод первый.

[mrshoggoth]

Вот и я написала какое-то сопливое дерьмо. Куда катится мир. Хотя, возможно, каждый должен пройти через что-то подобное. По крайней мере мне только и остается, что утешать себя этим.

Название: Сны о чем-то большем.
Вычитка: Zantsu
Фандом: ориджинал
Жанр: слеш
Рейтинг: G

Звонок. Он открывает мне дверь. Просто открывает, не спросив "кто?", и смотрит на меня. Может быть, в его глазах есть радость? Наверное есть. Так сразу и не разглядишь.
- Привет, баклан, - говорю я ему, - как ты тут вообще?
Он молча смотрит на меня, а потом еле заметно улыбается.
Он стоит рядом, пока я разуваюсь, он наблюдает, как я расшнуровываю берцы. Возможно, на его губах все еще есть улыбка.
Сняв куртку, прохожу прямо на кухню, не дожидаясь приглашения. Ставлю чайник. Я уже не замечаю, что веду себя нагло, я слишком давно так себя веду. Не уверен, что все еще помню значение словосочетания "хорошие манеры".
Выбираю стул и сажусь. Он присаживается рядом. В его движениях как обычно сквозит какая-то неуверенность, и я в очередной раз думаю, что мы почти полные противоположности.
Нужно срочно что-нибудь сказать.
- Ну, как твои дела-то?
Как же это неуклюже звучит. Какой же я дурак.
- Какой-то ты смурной.
Смурной. Сму-у-рной, тщательно выговариваю я. Интонации. Нужно помнить об интонациях, они спасут, даже если я буду нести полнейшую чушь.
- Ты не выспался или простыл? - спрашиваю я. - Или опять пришел нехороший дядя и избил тебя мухобойкой?
Может быть, в его глазах есть веселье? Может быть, в его глазах есть нежность? Счастье?
- Меня никто кроме тебя не бьет мухобойкой, - тихо отвечает он.
Ну еще бы. Кроме меня. Кому бы это могло прийти в голову? Беру мухобойку, она висит тут же, на гвоздике, вбитом в оконную раму, и легонько шлепаю его по голове.
- Ты что делаешь? - кричу я. - Весь стул засидел!
Он тихо смеется. Ему правда смешно или это из вежливости? Впрочем, может и смешно. Я же о-ба-я-ше-чка. Даже, несмотря на красные от недосыпа глаза и помятое после вчерашней пьянки лицо. К тому же, мы с ним друзья, он давно меня знает, и уже научился во мне разбираться.
Но ведь я его так и не представил. Нужно же что-нибудь рассказать о нем, а то вы ведь ничего не понимаете. Вы не понимаете, отчего я сижу тут, у него на кухне, и несу полнейшую чушь.
Он учится в музыкальном училище. Вы знаете много лиц мужского пола, которые учились бы в музыкальном училище? Это всего лишь средне специальное образование. Если ты хочешь высшее - ты идешь в музыкальную Академию. Но он не пошел. В конце концов, он считает, что это слишком сложно для него. В конце концов, тогда бы у него не оставалось времени на депрессии.
Вы хотите узнать его имя? Бросьте, оно того не стоит. Я называю его птичкой. "Эй, птичка" - говорю я ему. А он смеется.
Остальные зовут его Иваном, Ваней, Ванечкой. Остальные - это его родители, его друзья и его одногруппники. Это его преподаватели, его бывшие одноклассники и его двоюродная сестра. Для него люди всегда делились на две группы: я и остальные.
Для меня тоже: те, кто меня накормит, и те, кто меня не накормит.
Для меня нет достаточно далеких людей. Я всегда среди них, я всегда с ними, с любым из них, со всеми.
Для него нет достаточно близких людей. Он отстранен, он вне этого мира. Ближе всего к нему нахожусь я, но и это слишком далеко.
Кто он такой?
Он - мой дорогой друг, мой грустный друг, мой несчастный друг. Мой маленький беспомощный друг. Он - маленькая птичка со слабыми крыльями.
У него большие карие глаза, всегда такие выразительные. Всегда такие доверчивые. Такие трогательные. Влажные и трепещущие.
У него тонкая беззащитная шея. Он так смешно вжимает ее в плечи, когда я пытаюсь до нее дотронуться.
У него робкая улыбка. Робкая улыбка вечного неудачника. Человека, которого никогда ни во что не ставили. Человека, которого никогда не замечали. Человека, о которого запинались, морщились и шли дальше. Человека, который сам себя ни во что не ставит. Убежденного, идеологического ничтожества.
А его уши. Вы знаете, у него такая нежная тонкая кожа. Они на свет просвечивают розовым, это так мило, так нелепо, так смешно. Мне кажется, что они почти прозрачны. Иногда мне хочется взять иглу и проткнуть их. Когда я думаю об этом, я одновременно испытываю отвращение и предвкушение. Это так притягательно, так ужасно. Что-то хрупкое так хочется охранять, но никак нельзя перестать думать о том, как же просто это разрушить. Представлять, что ты разрушаешь это собственными руками. Думать о том, что ты никогда так не поступишь, не навредишь, и каждый раз видеть перед своими глазами, как ты это делаешь. Это так притягательно и мерзко.
А вот он играет на фортепиано. Играет Моцарта, Шопена, Гайдна, Бетховена и кого-то там еще. Его тоненькие пальчики порхают над клавишами. Его тоненькие пальчики ласкают эти клавиши. Дотрагиваются до белых, дотрагиваются до черных. Им чужд расизм. Я боюсь себе представить, как бы эти пальчики смотрелись, намертво вцепившимися в простыни. Да и в самом деле - к черту простыни.
Кто я такой?
Я - тупое ничтожество. Я - последний отброс. Я недостоин и одного пальчика моей птички. Я стою десяти таких неудачников, как птичка. Я бездарно трачу свою жизнь, трачу ее ни на что. Впрочем, нет. Я трачу ее наилучшим способом - я трачу ее на себя.
Я закрываю глаза и делаю вид, что наслаждаюсь своим персональным концертом. Знаете, я ни черта не понимаю в музыке, но это не мешает мне кивать и соглашаться, когда о ней говорит птичка. И это не мешает мне закрывать глаза и изображать блаженство на лице, когда он играет.
Я сижу и думаю о моей птичке. Снова и снова. Думаю о его лопатках, и это моя едва ли не самая горячая эротическая фантазия. Нет, они не похожи на крылья, совсем нет. Но их хочется коснуться и… я думаю, вы и сами все знаете.
Но дело в том, что нельзя, нельзя, нельзя, мне нельзя к нему прикасаться. Порой мне хочется совершить что-нибудь нелепое, глупое, что-нибудь вроде суицида. Когда мне кажется, что я совсем ему не нужен, когда мне кажется, что я последнее дерьмо. Когда я думаю, что все мои усилия стать ему хоть чуточку дороже, в очередной раз потерпели поражение. Когда я понимаю, что он никогда не будет моим, когда… Но вам же совсем не интересно мое нытье, не так ли? Мы не для этого здесь собрались.
И нет, я вовсе не истерик, просто у меня иногда бывают нервные срывы.
Птичка играет на фортепиано, а я представляю его улыбку. И мне кажется, что он улыбается не мне. Мне кажется, что все это фальшь, что он обманывает меня. На самом деле он не может так мне улыбаться, на самом деле он про себя смеется над моей наивностью, доверчивостью и глупостью. И я его ненавижу, как же я его ненавижу. Так, что если бы я совсем себя не уважал, мне сейчас хотелось бы плакать.
У него такие худые плечи и я даже боюсь думать о его коленках. Нет, нет, нет.
Когда уже закончится эта гребаная музыка? Я больше не могу. Мне нужно действовать, мне нужно двигаться, мне кажется, сейчас вся эта херня, все эти сопли сожрут меня изнутри. Они растворят мои кости, они прожгут мою кожу и выльются грязной серой жижей на пол. Какое же я унылое дерьмо, вы не находите?
Но вот он доиграл и теперь обернулся и с робкой улыбкой смотрит на меня. Он ждет моего одобрения. На мгновение мне кажется, что для него это действительно важно. Но я же не какой-нибудь мечтатель. Я-то знаю, что тут к чему. Я знаю, что главный принцип жизни – отъебать тебя по-страшному. И я не верю всей этой хуйне про друзей. Они такие же гнусные лицемерные твари, как и все вокруг.
Но я, конечно же, улыбаюсь моей птичке. В конце концов, я тоже лицемерная тварь. В конце концов, мне просто нравится ему улыбаться.
Он молчит. Вообще, на мой взгляд, он слишком много молчит. Возможно, ему нечего сказать. Или ему нечего сказать мне? Ах, но мы же собрались здесь не для того, чтобы наблюдать за моей паранойей.
Мне приходится брать разговор в свои руки, как и всегда. Хотя, на самом деле, не всегда. Мы часто и подолгу молчим. Мне нравится с ним молчать. Но у меня несколько иной имидж.
- Умочка, - говорю я ему. – Ты просто умочка. Я хочу еще чаю.
Он осторожно улыбается и идет на кухню. Там он ставит чайник. Такой, знаете ли, забавный электрочайник, когда-то он был белым, но сейчас весь в каких-то серых разводах. Больше всего пострадала голубенькая кнопочка. То есть, она когда-то была голубенькой. Или зелененькой, я не уверен.
Мы сидим в кухне и молчим. За окном два каких-то мужика орут друг на друга.
Он не отрывает от меня глаз. Меня всегда смущал этот взгляд, я не мог понять, что он означает. Он такой преданный. Но, видите ли, в чем подвох – он гораздо преданнее, чем сам птичка. И я понятия не имею, как к этому относиться.
Я смеюсь и говорю ему о чем-то. Кажется, пересказываю какой-то фильм. Он исправно улыбается в нужных местах, но не издает ни звука. Мне грустно, но я продолжаю смеяться. И смотреть в кружку с чаем.
Но однажды это нужно сделать, нужно поднять глаза и сказать:
- Ну что, я, пожалуй, побегу уже.
Он слабо улыбается и тихо произносит:
- Ну, давай.
Я в прихожей, обуваюсь и думаю о том, что посидел бы у него еще несколько часов или дней, но уже совсем неловко, мы оба слишком напряжены, а значит, мне нужно уходить.
- Ты давай тут, не раскисай, ок? А я буду приходить иногда и мух с тебя стряхивать.
Он опять улыбается, ну да, он постоянно мне улыбается, и говорит:
- Приходи.
А потом мы пожимаем друг другу руки и это слишком хорошо для меня. Ощущение его руки в моей. Его ладонь немного потная, а его пожатие почти не ощутимо. Оно не похоже на рукопожатие, и мне кажется, что я просто взял его за руку, просто потому что мне так захотелось, а не потому, что это какой-то дурацкий ритуал прощания.
Мне страшно хочется погладить его тонкие пальцы, но я, разумеется, этого не делаю.
А потом я отпускаю его руку и выхожу за дверь.
Его пот на моей ладони.
И да здравствуют дурацкие ритуалы.